many facets of f

МНОГОЛИКИЙ ФЕМИНИЗМ

Дмитрий ЖВАНИЯ, кандидат исторических наук

Социализм и «политики идентификаций» (феминизм, ЛГБТ-движение, национальные объединения) – лекция на эту тему стала первой в рамках проекта Академии социал-демократии в Санкт-Петербурге. Прочёл её я, редактор сайта «Новый смысл» (www.sensusnovus.ru) Дмитрий Жвания. Я перескажу часть лекции, которая касалась феминизма, так как о проблеме взаимоотношений социалистов и ЛГБТ-движения я говорил в своей статье «Тема ЛГБТ – лакмусовый симулякр», выложенной на сайте «Новый смысл».

***Современный феминизм делится на три направления: либеральный, социалистический и радикальный (Ренато Гуттузо. Девушка, поющая «Интернационал». 1953 г., Рим, собрание Амидеи)

Современный феминизм делится на три направления: либеральный, социалистический и радикальный. Это деление очень грубое. Ветви феминизма часто причудливо переплетаются между собой. Это очень противоречивое движение. Но, тем не менее, это разделение надо принять, чтобы было проще разобраться в феномене под названием «феминизм».

Либеральный феминизм утверждает, что, поскольку женщины – такие же разумные существа, как и мужчины, они должны обладать равными с ними юридическими и политическими правами.

Марксистские феминистки, в свою очередь, доказывают, что в обществе, разделённом на антагонистические классы, реализовать эти права имеют возможность только представительницы среднего класса.

Идеи радикального феминизма начали развиваться в 60-70-е годы ХХ века. В его основе лежит теория патриархата, согласно которой власть мужчины над женщиной – первое властное отношение в обществе. Власть мужчины над женщиной, утверждают радикальные феминистки, простирается не только в политической и социальной сферах, но и в интимной жизни. Некоторые радикальные феминистки ратуют за женский сепаратизм, противопоставляя идее братства идею сестринства, и доходят до пропаганды «политического лесбиянства».

Под знаменем либерализма

Идеи, которые можно было бы назвать феминистскими, родились ещё в Средние века. Первой женщиной, которая заговорила о правах и обязанностях своего пола, была француженка итальянского происхождения Кристина де Пизан (Christine de Pizan, 1364-1430). Бросили вызов общепринятым представлениям о месте женщины в обществе англичанки XVII века Афра Бенн (1640-1689) и Мэри Эстелл (1666-1731).

В XVIII веке работой «Защита прав женщин» заявила о себе англичанка Мэри Уоллстоункрафт (1759-1797). Права женщин защищали и многие мужчины «галантного века», а точнее – «эпохи Просвещения». Например, прогрессивный французский философ Мари Жан Антуан Никола Кондорсе (1743-1774) высмеивал идеи, что женщинам нельзя предоставлять права из-за их физиологических особенностей. В исключении женщин из политики на основании менструального цикла или беременности не больше логики, чем в отказе в политических правах мужчине из-за того, что он болен подагрой, утверждал он.


Однако как движение феминизм появился в середине XIX века. Тогда же возник и сам термин “феминизм”. Объясняется это довольно просто. С одной стороны, в то время увеличилось число образованных женщин среднего класса. И они начали ставить вопрос о равенстве прав с мужчинами. С другой стороны, капиталистическая экономика вовлекла женщин в производство в качестве дешёвой рабочей силы.

«Введение машинных орудий, выполняющих мускульную работу и сводящих труд к простому присутствию или наблюдению, вызвали самое ужасное из преступлений: вовлечение в промышленность женщины и ребёнка, – негодовал французский социалист Жюль Гед (1845-1922). – Оторванные от семейного очага, под гнётом самого ужасного из насилий – голода, женщина и ребёнок были вынуждены идти на фабрику, где, благодаря большой дешевизне их рабочей силы и меньшей способности к самозащите, они заменили мужчину и притом в таких размерах, что даже буржуазный закон должен был, наконец, вмешаться, чтобы ограничить и регламентировать это двойное покушение на расу, которой наносят вред не только в её настоящем, но и в её будущем (Жюль Гед. Что такое коллективизм).Первой женщиной, которая заговорила о правах и обязанностях своего пола, была француженка итальянского происхождения Кристина де Пизан (Christine de Pizan, 1364-1430

В авангарде борьбы за права женщин шли американские феминистки. Их идеологом была Элизабет Стэнтон (1815-1902). Она сформулировала многие идеи, которые сейчас развивают радикальные феминистки. «История человечества – это история повторяющихся посягательств мужчины на женщину, выливающихся в установление его абсолютной власти над ней», – доказывала Стэнтон. Она пошла так далеко, что рассматривала изнасилование как синоним положения своего пола: «Общество, как оно организовано властью мужчин, представляет собой одно великое изнасилование всего женского – на дорогах, в тюрьмах и застенках, в психиатрических лечебницах, в собственных домах, а также в мире моды и на рабочих местах».

По сути, она первой выдвинула популярный феминистский лозунг «Моё тело – моё дело!» «Как мало значит для меня право голоса, право собственности и т. п., если мне не позволено владеть своим телом и распоряжаться им по своему усмотрению», – писала Стэнтон. В знак протеста против навязывания женщинам стандартов моды и красоты она ходила в «блумерском костюме»: широкой юбке до щиколоток поверх просторных брюк.

Стэнтон выражала чаяния белых женщин среднего класса, которые получили образование, но не имели прав, в то время как необразованные мужчины, причём не только белые, но и цветные, обладали политическими правами. Для Стэнтон «предоставление полноправного статуса пьяницам, идиотам, игрокам на бегах и торговцам ромом, невежественным иностранцам и глупым юнцам – в высшей мере оскорбительный факт».

В конце концов, Стэнтон пришла к требованию введения ценза грамотности для обоих полов. Её презрение к рабочим вылилось в утверждение, что изнасилование – это преступление, совершаемое исключительно рабочими. В конце жизни она выступала за контроль над рождаемостью рабочих с целью сокращения рабочего населения.

Под знаменем марксизмаЭлизабет Стентон: «Общество, как оно организовано властью мужчин, представляет собой одно великое изнасилование всего женского – на дорогах, в тюрьмах и застенках, в психиатрических лечебницах, в собственных домах, а также в мире моды и на рабочих местах»

В то же самое время, когда феминизм заявил о себе как движение, зародился и завоевал признание марксизм. Согласно марксистской идеологии, социальные, политические, правовые системы, а также человеческие взаимоотношения – производные экономики и форм собственности.

«Способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание», – доносили Карл Маркс (1818-1883) и Фридрих Энгельс (1820-1895) в своей ранней работе «Немецкая идеология». Они доказывали, что общество нельзя изменить, исходя из представлений о добре и справедливости.

И этот их тезис с энтузиазмом подхватили их последователи. «Не желания правят миром, но мир своими последовательными, неизбежными преобразованиями создаёт наши чувства, наши желания, – проповедовал Жюль Гед. – Разум так мало руководит людьми, как и справедливость».

Возможности трансформации общества весьма жёстко ограничены социально-экономическими условиями. «Люди сами делают свою историю, но они делают её не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые сами они выбрали, а которые непосредственно имеют налицо, даны им и перешли от прошлого», – объяснял Маркс своё видение в своей знаменитой работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта».


Средства производства постепенно усложнялись. По этой причине изменялось разделение труда. Процессы в экономике приводили к изменению форм социальной и политической организации. Когда развитие средств производства достигло такого уровня, что появились излишки, возникла частная собственность. И именно появление частной собственности изменило положение женщин в обществе – они стали угнетёнными.

Сам Карл Маркс собственно не выделял женский вопрос в «отдельное производство». Некоторые феминистки даже упрекают его в снисходительном отношении к женщинам как страдалицам мира, созданного мужчинами, вспоминая о его патерналистской формулировке: «Общественный прогресс может быть точно измерен по общественному положению прекрасного пола (дурнушек в том числе)».

А вот Фридрих Энгельс пристально изучал изменение положения женщины в обществе. В своей ранней работе «Положение рабочего класса в Англии» (1845) он с тревогой отмечал, что при капитализме «мужчина перестаёт быть мужчиной, а женщина лишается своей женственности». Молодой Энгельс указывал на то, что капитализм, втягивая женщин в производство, разрушает привычный семейный уклад. А положение, когда «жена зарабатывает на всю семью, а муж сидит дома, смотрит за детьми, убирает, стряпает», он называл «нелепым и бессмысленным». Он горько сетовал на то, что «таких случаев очень и очень много, в одном Манчестере можно насчитать сотни таких мужей, обречённых на выполнение домашних забот».

«Нетрудно себе представить, какое справедливое возмущение вызывает у рабочих эта настоящая кастрация и к какому радикальному изменению всех семейных отношений она приводит, когда все остальные общественные отношения остаются без перемен». Интересно, что бы сейчас сказал Энгельс, когда примеров «настоящей кастрации» стало значительно больше?

Энгельс, используя официальные статические данные и правительственные отчёты, убедительно доказывал, что, идя на производство, женщина губит себя, так как ей приходится работать во время беременности, а порой и рожать между станков. В итоге он вынес гневный приговор условиям труда на капиталистической фабрике: «Женщины, неспособные рожать, дети-калеки, слабосильные мужчины, изуродованные члены, целые поколения, обречённые на гибель, изнурённые и хилые, – и всё это только для того, чтобы набивать карман буржуазии».Рабочие женщины, доказывала Клара Цеткин, бок о бок с рабочими мужчинами должны бороться с порабощающим их капитализмом, а не выстраивать «общий фронт» с феминистками в борьбе против «мужской власти». Буржуазных женщин она называла «паразитами паразитов на теле общества»

Правда, через сорок лет Энгельс пришёл к мысли, что вовлечение женщин в производство – это, в общем и целом, в перспективе, положительное явление. В своей знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884) он уже утверждал, что индустрия, используя труд женщин и детей, закладывает базис для новых, равноправных отношений между полами: «Освобождение женщины… сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его и всё более и более стремится растворить частный домашний труд в общественном производстве».


Сравнивая жён буржуа и работниц, Энгельс писал, что жена буржуа отличается «от обычной куртизанки только тем, что отдаёт своё тело не так, как наёмная работница отдаёт свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз навсегда продаёт его в рабство». Экономическая зависимость буржуазной жены от мужа означает, что «он в семье – буржуа», а она «представляет пролетариат».

Зато в пролетарской семье «лишились всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме некоторой грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моногамии». В итоге Энгельс делал парадоксальное заключение, что жена пролетария менее угнетена как женщина, чем жена буржуа, ибо «первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству».

Мысль Энгельса о прогрессивном значении женского труда подхватили его последователи, которые, как и он, вначале осуждали это явление. Так, Жюль Гед, споря с прудонистами, которые считали, что женский труд – нежелательное явление, так как «место женщины у домашнего очага», утверждал: «Нет, место женщины вовсе не скорее у очага, чем где бы то ни было. Её место, как и место мужчины, везде, где её активность может и хочет быть приложена. Почему, на каком основании запереть, загородить её полом, превращённым – хотят этого или нет – в профессию, чтобы не сказать – в ремесло? У мужчины тоже есть функции, соответствующие его полу; он муж и отец, что не мешает ему быть врачом, артистом, рабочим ручного или умственного труда. Почему, на каком основании – пусть она супруга и жена, сколько угодно – не говоря уже о тех, которые ни то, ни другое – почему женщина не может проявить себя в форме, какая ей нравится?»

Гед доказывал: «Зло не в женском труде, хотя б и в промышленности, а во взимании капиталистической десятины, предметом которой является в настоящее время женский труд в такой же и в большей степени, чем труд мужской. Да ещё в препятствиях, которые ставят социальному влиянию женщины нравы в такой же степени, как и законы».Надежда Крупская, следуя линии Энгельса, Геда, Бебеля и Цеткин, утверждала, что занятость женщин в производстве – прогрессивное явление и что освобождение женщины может произойти только в результате классовой борьбы

Однако Энгельс явно переоценивал изменения, которые произошли в пролетарской семье в результате вовлечения женщины в индустриальное производство. И за это его вполне справедливо критикуют феминистки. Например, Эмиль Золя в романе «Жерминаль» (1884), материал для которого он черпал в реальности, рассказывает, как дочь шахтёра Туссена Маэ, Катрин, стала женой молодого шахтёра Шаваля. Во время воскресной прогулки Шаваль купил Катрин платочек, затем завёл её в лесок и силой овладел ею. А потом нередко побивал Катрин.

Женский вопрос изучали многие видные марксисты конца XIX – начала ХХ века. Так, Поль Лафарг(1842-1911), который во многом заложил основы марксисткой этики и эстетики, пришёл к мысли, что насильственное сдерживание умственного развития женского пола ведёт к интеллектуальной деградации мужского.

Работа германского социалиста Августа Бебеля (1840-1913) «Женщина и социализм» (1879) считается основополагающей книгой «в формировании установок социалистов в отношении женщин». Эта фундаментальная книга написана на пять лет раньше, чем энгельсовское «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Во многом взгляды Бебеля и Энгельса совпадают. Бебель тоже показывает, что угнетение женщины есть продукт классового общества, что это явление исчезнет после пролетарской революции, которая обобществит домашний труд и уход за детьми. Однако Бебель более радикален. Его можно назвать предтечей современного социалистического феминизма. В отличие от позднего Энгельса он прекрасно понимал, что работница угнетена как женщина и эксплуатируема как пролетарка. Он утверждал, что в условиях капиталистической конкуренции, на индустриальном производстве, женщина не может зарабатывать столько же, сколько мужчина, а вдобавок она изнурена домашними делами: «Она должна работать, как вьючное животное, для неё нет ни отдыха, ни передышки; муж всё же пользуется, как может, свободой, которую ему, как мужчине, дал случай».


Бебель, как и французы Лафарг и Гед, пришёл к мысли, что победа социализма невозможна без активного участия женщин в борьбе за него и что «освобождение человечества невозможно без социальной независимости и равноправного положения полов».

Продолжателем «дела Бебеля» стала немецкая социалистка Клара Цеткин (1857-1933). Она признавала, что книга Бебеля «Женщина и социализм» вдохновила её: «Это больше чем книга, это событие, огромное свершение». Но Цеткин пошла дальше своего учителя, развивая тезис, что классовые интересы стоят выше половых. Она считала, что женщины среднего класса и пролетарки даже в ближней перспективе не имеют общих целей и поэтому была исключительно враждебно настроена к буржуазным феминисткам. Рабочие женщины, доказывала она, бок о бок с рабочими мужчинами должны бороться с порабощающим их капитализмом, а не выстраивать «общий фронт» с феминистками в борьбе против «мужской власти». Буржуазных женщин она называла «паразитами паразитов на теле общества».

Под знаменем большевизмаДля того чтобы женщина стала свободной, считала Александра Коллонтай, мало изменить её экономическое, социальное и бытовое положение. Для этого требуется радикальное «перевоспитание психики женщины»

Так или иначе, все ортодоксальные марксисты освобождение женщин относили во время «после пролетарской революции», которая победила лишь в России, где большевичка Александра Коллонтай (1872-1952) стала первой в мире женщиной-министром – комиссаром государственного призрения. Русские большевики воспроизводили общие марксистские положения о женском вопросе. Так, Надежда Крупская (1869-1939), жена Владимира Ульянова-Ленина (1870-1924), следуя линии Энгельса, Геда, Бебеля и Цеткин, утверждала, что занятость женщин в производстве – прогрессивное явление и что освобождение женщины может произойти только в результате классовой борьбы.

А сам Ленин требовал, чтобы «наша коммунистическая работа среди женских масс, наша политическая работа включала в себя значительный кусок воспитательной работы среди мужчин». «Мы должны вытравить старую рабовладельческую точку зрения до последних мельчайших корней её, – настаивал Ленин. – Существует ли более наглядное доказательство этому (рабовладельческой точке зрения – Д. Ж.), чем то, что мужчины спокойно смотрят, как женщины изнашиваются на мелкой работе, однообразной, изнуряющей и поглощающей время и силы, работе в домашнем хозяйстве; на то, как их кругозор при этом сужается, ум тускнеет, биение сердца становится вялым, воля слабой?»

Лев Троцкий (1879-1940) тоже доказывал, что «нельзя двигаться вперёд, покидая женщину в глубоком тылу», ведь «женщина – мать нации». Но все эти установки не выходили за рамки обычно марксисткой парадигмы.

А вот идеи Коллонтай были весьма оригинальными. Она, предвосхищая идеи Антонио Грамши и Луи Альтюссера об автономии надстройки в отношении базиса, не соглашалась с тем, что с экономическим прогрессом автоматически изменятся установки в области морали и нравственности: «Недостаточно было создать новые формы производства, надо было соответственно этим новым формам производства перестроить свои понятия, свои правила жизни, мораль». Для того чтобы женщина стала свободной, считала Коллонтай, мало изменить её экономическое, социальное и бытовое положение. Для этого требуется радикальное «перевоспитание психики женщины».

Она отстаивала мнение, что секс – не грех, а важнейшая часть человеческой жизни вообще и жизни женщины в частности. Не осуждая сексуальные эксперименты людей революционной эпохи, сама Коллонтай вовсе не была сторонницей неразборчивости в интимных связях.

Она исходила из своей «теории крылатого Эроса». По мнению Коллонтай, «современная любовь всегда грешит тем, что, поглощая мысли и чувства “любящих сердец”, вместе с тем изолирует, выделяет любящую пару из коллектива» и снижает её интерес к делам общества. «Буржуазная мораль требовала: всё для любимого человека. Мораль пролетариата предписывает: всё для коллектива», – проповедовала Коллонтай. В этом контексте половая любовь будет не просто «голосом природы», «прикрашенным чарами любви», а солидарной любовью равных, когда партнёры сохранят свою индивидуальность: «без мужского самодавления и рабского растворения своей личности в любви со стороны женщины».

Как комиссар государственного призрения, Коллонтай добилась предоставления женщинам полной юридической независимости, равноправия в браке, легализации абортов, ликвидации понятия «незаконное рождение» и т. д. Однако это не значит, что она, как современные феминистки, предлагала женщинам исходить из принципа «Моё тело – моё дело». Она, в отличие от либералов и многих левых, вводила в «женский вопрос» понятие долга.

«С первых шагов советского законодательства было признано, что материнство – не частное дело, но социальный долг активной и равноправной гражданки государства», – писала она. Она отрицала абсолютное право женщин контролировать свою способность к деторождению и обращаться со своим телом, как им нравится. «Социальная обязанность материнства, – настаивала нарком государственного призрения, – заключается в том, чтобы, прежде всего, родить здорового и жизнеспособного ребёнка… Женщина в эти месяцы (во время беременности – Д. Ж.) перестаёт принадлежать себе – она на службе у коллектива – она “производит” из собственной плоти и крови новую единицу труда, нового члена трудреспублики. Вторая обязанность женщины, с точки зрения социальной задачи материнства, самой выкормить грудью младенца».

Нынешние левые феминистки, романтизируя образ Александры Михайловны Коллонтай как проповедницы сексуального раскрепощения женщины, не обращают внимания на эти суровые положения её концепции. А зря. Не отрицая индивидуальные права и свободы женщин, а защищая их, Коллонтай, тем не менее, на первое место ставила коллективный порыв в будущее. Индивидуальное в её мировоззрении было подчинено задачам тотального.

Под знаменем радикального бунтарстваСексуальные отношения между мужчинами и женщинами – всего лишь выражение мужской власти, утверждает одна из родоначальниц «теории патриархата» Кейт Миллет

Современные радикальные феминистки не жалуют Коллонтай, считая её едва ли не идеологом насильственного материнства (это насквозь лживое утверждение). Радикальный феминизм появился в 60-70-е годы, после того, как западные моральные устои потрясла сексуальная революция.

В принципе, западная сексуальная революция не открыла ничего нового. Она лишь сделала явным то, что доселе было тайным. И, как любая революция, она дала толчок весьма экзотическим учениям и концепциям. Одним из них и является радикальный феминизм.

В общем и целом, радикальный феминизм основывается на «теории патриархата». Мужчины, утверждают радикальные феминистки, – это класс, интересы которого противоположны интересам женщин. А значит, чтобы освободиться, женщинам надо восстать против власти мужчин. Власть мужчин проникает во все сферы, но начинается она с самой интимной сферы – с секса. Сексуальные отношения между мужчинами и женщинами – всего лишь выражение мужской власти, утверждает одна из родоначальниц «теории патриархата» Кейт Миллет (1934). Патриархат поддерживается затем с помощью социализации, которая начинается с воспитания детей в семье и усиливается во время получения человеком образования, чтения литературы, знакомства с религиями. Таким образом, ценности патриархата усваиваются не только мужчинами, но и женщинами. У некоторых женщин от этого развиваются ненависть к себе и чувство неполноценности.

Радикальные феминистки подхватили и развили идею Элизабет Стэнтон об изнасиловании мужчинами всего женского. Изнасилования – это мужской политический акт, доказывает Сьюзанн Браунмиллер (1935). Не все мужчины – насильники, объясняет она, но все мужчины извлекают из изнасилований выгоду. «Изнасилование – это ни больше, ни меньше, чем сознательный процесс запугивания, посредством которого все мужчины удерживают всех женщин в состоянии страха», – пишет Браунмиллер.

Андреа Дворкин (1946-2005) утверждает, что мужчины насилуют женщин, кроме всего прочего, заставляя их следовать стандартам моды и красоты: «Стандарты красоты ограничивают физическую свободу женщины. Первым шагом в процессе освобождения (женщин – от угнетения, мужчин – от несвободы фетишизма) является радикальное переосмысление отношения женщины к своему телу. Женщины должны перестать калечить свои тела и начать жить так, как им удобно». «Боль является неотъемлемой частью ухода за собой, и это не случайно, – полагает Дворкин. – Принятие боли и её романтизация начинаются здесь, в детстве, в социализации, служащей подготовке женщины к родам, самоотречению и угождению супругу».


Дворкин ставит в один ряд китайский обычай бинтования ступней, корсеты, высокие каблуки, выщипывание бровей и т. д. Порнография – ещё одно средство, с помощью которого мужчины насилуют женщин. «Порнография – это теория, изнасилование – практика», – провозгласила Дворкин.

Исходя из теории патриархата, радикальные феминистки пришли к мысли о необходимости разрушения семьи. По мысли Миллет, «будучи орудием общества, семья не только побуждает своих членов к приспособлению и подчинению, но и действует в качестве подразделения правительства патриархального государства, которое управляет своими гражданами через глав семей». От этого тезиса недалеко и до признания необходимости утверждения «политического лесбиянства».

Тем более, что, согласно теории Анны Коедт, мужчины не нужны женщинам для достижения удовольствия, так как вагинальный оргазм – это патриархальный миф. Таким образом, согласно некоторым радикальным феминисткам, гетеросексуальность – это не естественное проявление сексуальности, а политическая установка, выгодная мужчинам. Идя на сексуальный контакт с мужчиной, женщина позволяет колонизировать себя.

«Только в системе угнетения, являющегося мужским главенством, угнетатель фактически внедряется в тело угнетённой и колонизирует его, – читаем мы в манифесте Революционной феминистской группы «Лидс». – Проникновение есть акт огромного символического значения, посредством которого угнетатель входит в тело угнетаемой… функцией и результатом этого является наказание и контроль женщины… каждый акт пенетрации для женщины представляет вторжение, подрывающее её уверенность и истощающее её силы». «Мужчины – враги. Гетеросексуальные женщины – пособники врагов», – заключают активистки. Что касается Дворкин, то она незадолго до своей смерти носилась с идеей создания “женского государства”, что логично с точки зрения “женского сепаратизма”, но странно для анархистки, а ведь Дворкин начинала как участница анархистского движения.“Женщины должны перестать калечить свои тела и начать жить так, как им удобно». «Боль является неотъемлемой частью ухода за собой, и это не случайно, — полагает Андреа Дворкин

Радикальный феминизм – явление настолько же экзотическое, насколько и противоречивое. Далеко не все представительницы этого направления доходят до идеи «политического лесбиянства». Однако все радикальные феминистки утверждают: женщины – жертвы мужской власти как таковой. Мужчина, кем бы они ни был, к какой бы социальной группе он не относился, – если не враг, то недруг. Так или иначе, эта проповедь выгодна тем, кто не хочет, чтобы мужчины и женщины вместе боролись против капитализма.


Порой радикальный феминизм кажется блажью западных женщин среднего класса. Женщина, которая одна поднимает детей где-нибудь в Пикалёво, муж которой сгинул после того, как остался без работы, меньше всего думает о «политическом лесбиянстве» и о «праве на оргазм». Ей нужны достойно оплачиваемая работа, социальные гарантии и нормальные бытовые условия.

Но в социалистическом феминизме есть идеи, которые весьма актуальны. Главная из них – человечество будет свободным тогда, когда свободы добьются оба пола. И добьются её вместе. Да и идеи либерального феминизма, а точнее – борьба за элементарное равноправие женщины с мужчинами, востребованы в тех странах, где женщины прав не имеют.